Сухой, словно пыль, от трескучего мороза, серый городской снег тает и стекает грязными каплями, прикасаясь к красной, обожженной коже. Затекает в маску, висящую на груди, облизывает затвердевшую камнем на морозе резину. Ветер бьёт по коже морозными иглами, заглушает звуки треском огня и завыванием в ветках деревьев и проводах. Давид улыбается глупо, как ребенок, размазывая по лицу и рукам жижу и копоть, как будто ему семь и на день рождения подарили котёнка. Никаких котят ему, конечно, не дарили, за животное в однушке на троих бабуля бы суп из них обоих сварила, ну а в лучшем случае отправила бы относить скотинку туда, откуда взял, но счастье, наверное, было бы таким же.
Варя, Варенька. Он успел. Чистая, незамутненная радость.

Её ещё не успело припорошить, как снегом, грязью мыслей, воспоминаний, стыда, обиды, и у неё была пара минут, чтобы светить чистым светом. Как сердцу Данко, вырванному из груди. Оно всё равно потом потухло, раздавленное ногой осторожного человека, но успело провести людей через тьму.
Каждому своё время и своё место.
У него тоже было своё время, а сейчас при виде того, как в машину скорой ломится мужик в форме, бесцеремонно расталкивая и врачей, и соглядатаев, словно к себе домой, как собственнически обнимает Варвару, — как свою по праву, — трогая, заглядывая, выспрашивая, как она утыкается ему в грудь, всхлипывает,  — как к своему, — в сердце будто иглу вставляют, и она упирается там острыми краями в стороны, словно распорка, и втыкается до крови при каждом сжатии.
Больно.

Давид замирает на мгновенье, зажмурив глаза, застывает, сжав в горсти красных от мороза и огня пальцев снег, пережидает, а когда снова их распахивает, ничего не меняется. А как будто должно было куда-то испариться. Как будто обязано был показаться, а потом рассеяться, как утренний туман, мираж в пустыне, говно под весенними ручьями. Как будто Давид имел право этого хотеть.

В распахнутой двери скорой, мороз же, блять, еблан, хоть бы закрыл, не надышалась до леталки, так простынет до пневмонии, позёр херов, примчался спасатель, всё так же маячит спина в форме, и мелькают тонкие женские руки. А на улице не май и не юга, а сраный Урал и минус тридцать, колом встаёт и резина, и сопля в носу, но кто же об этом думает, когда надо примчаться с мигалками, красиво и напоказ.
Давид зло, обиженно дёрнул ртом, то ли насмехаясь над самим собой, то ли сбивая нервную оскомину. Никуда не исчез, пидар форменный, маячит в машине, как будто она его собственная, а все остальные тут так, в поле посрать присели и мешают обзору.
Оно и понятно, и от этого ещё больше тошно. Варя девчонка красивая, каких поискать ещё, глупо думать, что одна будет и никто не кинется разбитое им сердечко залечить и приласкать, сколько, полгода прошло? Сука, да как же так, почему тогда так… Обидно? Почему на душе так мерзко, плохо и больно стало?
Решила от одних погон перепрыгнуть на другие? Ну тут-то и звёзд побольше, и лампас пошире, куда там старлею из пожарки, это не следак, которого обходят по кривой, лишь бы не пересекаться, и в ножки коньяк с поклоном несут. С таким не зазорно.

— Чайка-63, прием.
— На приёме, — Давид откашлялся с облегчением, когда рация затрещала и выдала звук, отрывая от злопыхательских мыслей о собственной говенной судьбе и не менее говенном характере.
— Что там по обстановке?
— Потерпевшую в скоряк передал, в сознании, медики осматривают, — и вылизывает один следак, — там ЦППС чешется вообще, где пункт обогрева? Тут сейчас будут обморожения массовые, на улице -30, а люди по машинам, поторопи, сколько ждать можно?
— Принял.

Рация повисает на хлястике молчаливо, а Давид, наконец, встаёт с принявшего уже форму его зада снега.
— Дава, нормально всё? — Василиса проносится мимо, как обычно, словно Колобок, убегающий от волка, только что была, и вот её уже нет, останавливается только, чтобы тронуть за плечо.
— Да, передал потерпевшую, ща, продышался, там темпер такой, что через перчатки обжигает, бегу уже, — Давид дёрнул углом рта, отмахиваясь, сгреб замёрзшей ладонью ещё снега протереть лицо, никаких проблем, всё у него на высоте, как и всегда, сейчас помчится дальше, где там мир спасать.
— Точно? Там уже по скоряку слух пополз, что это бывшая твоя, не врут? Уверен, что нормально? — из-под нависающей на лицо каски кивнула Белая на машину, откуда задом вылезала спина в форме.
— Это просто потерпевшая, какая разница, кто она, хоть бабка, хоть дедка, — вспыхнув резко, как солома от спички, огрызнулся Давид, натягивая брошенные в снег перчатки.
— Что там по второму этажу?

Он испугался тогда. Растерялся, запаниковал, столкнувшись, как морда с асфальтом с тем, что давить будут не на него. Когда увидел как будто невзначай мелькнувшее её фото на чужом телефоне, и каким-то нутряным чутьем почувствовал, что прекрасно теперь осведомленные о наличии у Давида болевой точки ублюдки именно на нее и надавят, если он не согласится на их требования. Что не преминут показать ему, кто тут главный, чтоб не зарывался. Что незамедлительно, не откладывая вопрос на какое-нибудь отдаленное и эфемерное “потом”, решат объяснить давидовым личным делам, что тому стоит быть сговорчивее.

И он же был уверен, что всё сделал правильно, что нашел единственный верный выход. И так оно, наверное, и на самом деле было, разбираться с проблемами куда проще, когда знаешь, что оглядываться не на кого, никто от тебя не зависит, а те, кто остались, в безопасности и им ничего не угрожает. Только вот помогало это помогало примерно так же, как приложить лист подорожника к содранной коленке. Сорвать, протереть от пыли, поплевать, прижать, нихера не помогает, но от лёгкой прохлады становится морально легче. От мантры о том, что иначе бы не вышло, и лучше так, чем гадать, на что способны люди, у которых от совести и принципов от рождения осталось ровным счётом нихуя, и девчонку испортить проще, чем поссать с утра, становилось чуточку легче, а он что, уж как-то, да справится.

Справился же. И ему казалось, что всё перегорело уже давно. Побесился, помучился, вылил свой душевный раздрай и злость на тех, кто попадался под руку, и, вроде как, выдохнул, удачно переключаясь с одних проблем на другие, смещая реле тумблера. Лето, жопа горит во всех смыслах этого слова, припекает так, что не продохнуть от дыма, гари и копоти, график сутки через трое давно забылся, как сладкий сон, вместе с нормальной едой и отдыхом и это то, что помогает держаться и на плаву, и в стороне. Не следить, не ждать, не пытаться объяснить, вернуть, и, наверное, это было правильно. Не нашел бы он слов нужных тогда, чтобы после всего заговорить, потому что какими словами можно оправдать поведение мудака? Который вырвал из жизни, бросил, пропал, унизил, поступил, как последнее говно. Заставил плакать, замирать ничком в кровати от болевого шока и непонимания и ждать, когда хоть что-то станет понятно, а оно так и не стало. Да никакими, поступил, как мудак, ну так и хлебай уже свою тарелку до конца, такая вот предельная откровенность.

Работай, переключай мозги, бухай и снова вкалывай, чтобы не осталось времени на самобичевание и саможаление. Ведь так проще. Не смотреть, не искать и не думать. Если не видишь, что, пока ты упарываешься и жалеешь себя, все остальные уже давно ушли вперед и даже про тебя особо не вспоминают, то этого будто бы и не происходит. Сладкий самообман, только благодаря которому Давид и не ебнулся, решительно отсекая себя практически от всех прежних контактов, которые хоть как-то с Орловой связывали.
Тогда ему было спокойно только по голову в чужом дерьме, которое нужно разгребать здесь и сейчас, что угодно, лишь бы не наедине с собой — хрупкое равновесие, конечно, базара ноль, но зато стабильное и без раздражителей, — а теперь же одна мысль о том, что она, по сути, перенесла это намного легче, чем он накрутил себе, переключилась быстро и просто, как с канала на канал, вызвала неожиданный и очень болезненный укол.

— Горнист, я Чайка-63, приём.
— На приёме, что у вас?
— Ветер раздувает, открытое горение второй этаж, угроза перекидывания огня на кислородную станцию! Ранг поднимаю до 2, нужны дополнительно 2 АЦ, гидрант перекрыт, вода заканчивается, очень сильный ветер, воды хватает только на сдерживание! Как слышно? — ветер сбивает звук, но раздувает пламя, подбрасывает ему всё нового кислорода, как угля в топку. Огонь рвётся вверх, не смотря ни на воду, ни на пенообразователь, разнося искры и пламя, как захочет.
— Два ствола на переход и подсобное, лафет на кислородную, прием.

— Ваня! Протягивай! Сюда протягивай, да быстрее, бля, что ты сиськи мнёшь! 151, давление дай! Давай, туда, туда, на пал! Вася, пену включай по максималке! Хорошенько черни, переходи сразу! Да не трогай ты коридор, открытое сбивай! Дальше, дальше сбивай, туда! Горнист, силы поторопите, сильный ветер, распространение быстро идет, повторяю, угроза кислородной станции, распространение быстрое в её сторону!
— Дава, давай, может, в здание зайдём, там изнутри…
— Черни, бля! Ваня, дай ствол! Горнист, Чайка-63, прием! Технику и людей отвести на безопасное расстояние, повторяю, технику и людей на безопасное расстояние, срочно, пламя перекинулось на кислородную станцию, угроза взрыва, приём! Щербин, проконтролируй отвод, бегом! Горнист, обрушение кровли перехода от станции до кислородной!
— Принято.
— Вася, дальше, дальше отходи! Всё, вода пизда? Горнист, я Чайка-63, людей, технику отвели?
— Чайка-63, я Горнист, отвели, как у вас?
— Воде пизда, заканчивается, гидрант перекрыт, набрать неоткуда, передай на ЦПСС, пусть выйдут на меня, поторопи, тут пиздец! Водоканал к месту пожара вызывай! Вася, дальше, дальше отходи, вокруг проливай!

Трещит, гудит пламя, свистит дыхалка, докладывая о том, что воздух на исходе.

— Ваня, напор ещё есть?
— Это всё!
— Чайка-63, я Урал-1, приём!
— На приёме, Чайка-63.
— Чайка-63, вы ответственны за охрану труда на этом участке, как поняли?
— Принял. Вась, чё, кончилась? Выводи линию нафиг, тащи к машине, иначе прогорит сейчас!

— Горнист, я Чайка-63, выйди на Урал-1, где ещё цистерна? Вода на исходе! Отходи! Ваня, Зарубин, отходи отсюда, дальше, дальше, не подходи! Горнист, угроза взрыва, повторяю, угроза взрыва, как понял? Я вывожу людей! Отходим, отходим, бегом, бля, я прикрываю!

Горит обшивка станции, горит утеплитель цистерны, перекрытия и обшивка. Калится и лопается металл, сжатый кислород со свистом вырывается вверх, и его подхватывает, облизывая, пламя.
Давид успевает отбежать, под гул занимающегося взрыва падая плашмя прямо на дорогу, прикрывая руками лицо под каской. Кислород вырывается невидимым облаком, смешиваясь с пламенем, и превращается в огромный, застилающий небо, клубок обжигающе-жёлтого, клубящегося рыже-чёрными переливами пламени.
Сначала приходит свет, выжигающий своей желтизной все цвета вокруг, кислород разрывается беззвучной огненной вспышкой, огненный шторм проносится мгновенным всепоглощающим, достигающим десятого этажа вихрем вдоль стен, дорог, лежащего человека на асфальте, а потом огонь исчезает, и на его место приходит звук и ударная волна.
Оглушающий, выбивающий воздух из лёгких грохот.
От взрывной волны вылетают стекла и рамы, осыпаясь на землю осколками, трескается штукатурка на домах, вылетают и гнутся решетки на окнах. Грохот оседает в воздухе и ушах отголосками взрыва, и оставляет после себя только молчание.

Давид, тряхнув головой, сел, опираясь ладонью на асфальт, стянул каску и треснувшую от удара маску, оглянулся чумными ошалелыми глазами. Чёрный дым поднимался столбом, черная густая гарь растеклась по бетону, стенам, машинам, асфальту, взвесью взвилась в воздух и повисла копотью. Затихли, а потом зашевелились люди, замелькало в глазах, трещит, мигает лампочкой, пытаясь выйти на связь, рация, завывают сигнализациями машины с выбитыми стеклами, и только тишина, глухая, ватная, плотная тишина и тонкий, высокий звон в ушах.

— Чайка-63, — заторможенно, не слыша собственного голоса, отжал кнопку Давид, принимая наугад вызов. — Произошёл взрыв цистерны со сжиженным кислородом, радиус поражения примерно... 150 метров, после взрыва множественные очаги возгорания. Личный состав... Отведен на безопасное расстояние, о жертвах и пострадавших доклад через пару минут, связь держите через 151, оглушило, не слышу нихера, конец связи,  -  Давид стащил зубами перчатку, зажимая её в кулаке, провел тыльной стороной ладони по лицу, растирая кровь из носа, и коряво, как корова на льду, встал.
— 151, Вася, приём. Выйди на диспетчера.